Неточные совпадения
Батюшка пришлет денежки, чем бы их попридержать — и куды!.. пошел кутить: ездит
на извозчике,
каждый день ты доставай в кеятр билет, а там через неделю, глядь — и посылает
на толкучий продавать новый фрак.
Ляпкин-Тяпкин, судья, человек, прочитавший пять или шесть книг, и потому несколько вольнодумен. Охотник большой
на догадки, и потому
каждому слову своему дает вес. Представляющий его должен всегда сохранять в лице своем значительную мину. Говорит басом с продолговатой растяжкой, хрипом и сапом — как старинные часы, которые прежде шипят, а потом уже бьют.
Городничий. Да, и тоже над
каждой кроватью надписать по-латыни или
на другом каком языке… это уж по вашей части, Христиан Иванович, — всякую болезнь: когда кто заболел, которого дня и числа… Нехорошо, что у вас больные такой крепкий табак курят, что всегда расчихаешься, когда войдешь. Да и лучше, если б их было меньше: тотчас отнесут к дурному смотрению или к неискусству врача.
А стало бы, и очень бы стало
на прогоны; нет, вишь ты, нужно в
каждом городе показать себя!
Солдат опять с прошением.
Вершками раны смерили
И оценили
каждуюЧуть-чуть не в медный грош.
Так мерил пристав следственный
Побои
на подравшихся
На рынке мужиках:
«Под правым глазом ссадина
Величиной с двугривенный,
В средине лба пробоина
В целковый. Итого:
На рубль пятнадцать с деньгою
Побоев…» Приравняем ли
К побоищу базарному
Войну под Севастополем,
Где лил солдатик кровь?
На всей базарной площади
У
каждого крестьянина,
Как ветром, полу левую
Заворотило вдруг!
«Пей, вахлачки, погуливай!»
Не в меру было весело:
У
каждого в груди
Играло чувство новое,
Как будто выносила их
Могучая волна
Со дна бездонной пропасти
На свет, где нескончаемый
Им уготован пир!
Недаром порывается
В Москву, в новорситет!»
А Влас его поглаживал:
«Дай Бог тебе и серебра,
И золотца, дай умную,
Здоровую жену!»
— Не надо мне ни серебра,
Ни золота, а дай Господь,
Чтоб землякам моим
И
каждому крестьянину
Жилось вольготно-весело
На всей святой Руси!
Иной угодья меряет,
Иной в селенье жителей
По пальцам перечтет,
А вот не сосчитали же,
По скольку в лето
каждоеПожар пускает
на ветер
Крестьянского труда?..
—
На радости
Спасибо даже барину
Забыл сказать старик,
Зато крестьяне прочие
Так были разутешены,
Так рады, словно
каждогоОн подарил рублем!
Скотинин. Люблю свиней, сестрица, а у нас в околотке такие крупные свиньи, что нет из них ни одной, котора, став
на задни ноги, не была бы выше
каждого из нас целой головою.
Разделенные
на отряды (в
каждом уже с вечера был назначен особый урядник и особый шпион), они разом
на всех пунктах начали работу разрушения.
Ранним утром выступил он в поход и дал делу такой вид, как будто совершает простой военный променад. [Промена́д (франц.) — прогулка.] Утро было ясное, свежее, чуть-чуть морозное (дело происходило в половине сентября). Солнце играло
на касках и ружьях солдат; крыши домов и улицы были подернуты легким слоем инея; везде топились печи и из окон
каждого дома виднелось веселое пламя.
С течением времени Байбаков не только перестал тосковать, но даже до того осмелился, что самому градскому голове посулил отдать его без зачета в солдаты, если он
каждый день не будет выдавать ему
на шкалик.
Жизнь ни
на мгновенье не отвлекается от исполнения бесчисленного множества дурацких обязанностей, из которых
каждая рассчитана заранее и над
каждым человеком тяготеет как рок.
Грустилов, с своей стороны, подавал пример истинного благочестия, плюя
на капище Перуна
каждый раз, как проходил мимо него.
Грустилов присутствовал
на костюмированном балу (в то время у глуповцев была
каждый день масленица), когда весть о бедствии, угрожавшем Глупову, дошла до него.
Остановившись в градоначальническом доме и осведомившись от письмоводителя, что недоимок нет, что торговля процветает, а земледелие с
каждым годом совершенствуется, он задумался
на минуту, потом помялся
на одном месте, как бы затрудняясь выразить заветную мысль, но наконец каким-то неуверенным голосом спросил...
Другие шли далее и утверждали, что Прыщ
каждую ночь уходит спать
на ледник.
У меня солнце
каждый день
на востоке встает, и я не могу распорядиться, чтобы оно вставало
на западе!"
Между тем Амалия Штокфиш распоряжалась: назначила с мещан по алтыну с
каждого двора, с купцов же по фунту чаю да по голове сахару по большой. Потом поехала в казармы и из собственных рук поднесла солдатам по чарке водки и по куску пирога. Возвращаясь домой, она встретила
на дороге помощника градоначальника и стряпчего, которые гнали хворостиной гусей с луга.
Но что весьма достойно примечания: как ни ужасны пытки и мучения, в изобилии по всей картине рассеянные, и как ни удручают душу кривлянья и судороги злодеев, для коих те муки приуготовлены, но
каждому зрителю непременно сдается, что даже и сии страдания менее мучительны, нежели страдания сего подлинного изверга, который до того всякое естество в себе победил, что и
на сии неслыханные истязания хладным и непонятливым оком взирать может".
И стрельцы и пушкари аккуратно
каждый год около петровок выходили
на место; сначала, как и путные, искали какого-то оврага, какой-то речки да еще кривой березы, которая в свое время составляла довольно ясный межевой признак, но лет тридцать тому назад была срублена; потом, ничего не сыскав, заводили речь об"воровстве"и кончали тем, что помаленьку пускали в ход косы.
Поэтому, независимо от мер общих, он в течение нескольких лет сряду непрерывно и неустанно делал сепаратные [Сепара́тный — отдельный, обособленный.] набеги
на обывательские дома и усмирял
каждого обывателя поодиночке.
Долли, Чириков и Степан Аркадьич выступили вперед поправить их. Произошло замешательство, шопот и улыбки, но торжественно-умиленное выражение
на лицах обручаемых не изменилось; напротив, путаясь руками, они смотрели серьезнее и торжественнее, чем прежде, и улыбка, с которою Степан Аркадьич шепнул, чтобы теперь
каждый надел свое кольцо, невольно замерла у него
на губах. Ему чувствовалось, что всякая улыбка оскорбит их.
Но, несмотря
на это, как часто бывает между людьми, избравшими различные роды деятельности,
каждый из них, хотя, рассуждая, и оправдывал деятельность другого, в душе презирал ее.
Как всегда кажется, что зашибаешь, как нарочно, именно больное место, так и теперь Степан Аркадьич чувствовал, что
на беду нынче
каждую минуту разговор нападал
на больное место Алексея Александровича. Он хотел опять отвести зятя, но сам Алексей Александрович с любопытством спросил.
— Да вот я вам скажу, — продолжал помещик. — Сосед купец был у меня. Мы прошлись по хозяйству, по саду. «Нет, — говорит, — Степан Васильич, всё у вас в порядке идет, но садик в забросе». А он у меня в порядке. «
На мой разум, я бы эту липу срубил. Только в сок надо. Ведь их тысяча лип, из
каждой два хороших лубка выйдет. А нынче лубок в цене, и струбов бы липовеньких нарубил».
Не чувствуя движения своих ног, Ласка напряженным галопом, таким, что при
каждом прыжке она могла остановиться, если встретится необходимость, поскакала направо прочь от дувшего с востока предрассветного ветерка и повернулась
на ветер.
Она, как часто бывает, глядя
на часы, ждала ее
каждую минуту и пропустила именно ту, когда гостья приехала, так что не слыхала звонка.
Перед отъездом Вронского
на выборы, обдумав то, что те сцены, которые повторялись между ними при
каждом его отъезде, могут только охладить, а не привязать его, Анна решилась сделать над собой все возможные усилия, чтобы спокойно переносить разлуку с ним. Но тот холодный, строгий взгляд, которым он посмотрел
на нее, когда пришел объявить о своем отъезде, оскорбил ее, и еще он не уехал, как спокойствие ее уже было разрушено.
Если бы не это всё усиливающееся желание быть свободным, не иметь сцены
каждый раз, как ему надо было ехать в город
на съезд,
на бега, Вронский был бы вполне доволен своею жизнью.
Они знали, что он боялся всего, боялся ездить
на фронтовой лошади; но теперь, именно потому, что это было страшно, потому что люди ломали себе шеи и что у
каждого препятствия стояли доктор, лазаретная фура с нашитым крестом и сестрою милосердия, он решился скакать.
Она говорила себе: «Нет, теперь я не могу об этом думать; после, когда я буду спокойнее». Но это спокойствие для мыслей никогда не наступало;
каждый paз, как являлась ей мысль о том, что она сделала, и что с ней будет, и что она должна сделать,
на нее находил ужас, и она отгоняла от себя эти мысли.
Вронский уже несколько раз пытался, хотя и не так решительно, как теперь, наводить ее
на обсуждение своего положения и
каждый раз сталкивался с тою поверхностностию и легкостью суждений, с которою она теперь отвечала
на его вызов.
— Ну, что, дичь есть? — обратился к Левину Степан Аркадьич, едва поспевавший
каждому сказать приветствие. — Мы вот с ним имеем самые жестокие намерения. — Как же, maman, они с тех пор не были в Москве. — Ну, Таня, вот тебе! — Достань, пожалуйста, в коляске сзади, —
на все стороны говорил он. — Как ты посвежела, Долленька, — говорил он жене, еще раз целуя ее руку, удерживая ее в своей и по трепливая сверху другою.
Все счастливые семьи похожи друг
на друга,
каждая несчастливая семья несчастлива по-своему.
Первое время, вместо спокойствия и отдыха, попав
на эти страшные, с ее точки зрения, бедствия, Дарья Александровна была в отчаянии: хлопотала изо всех сил, чувствовала безвыходность положения и
каждую минуту удерживала слезы, навертывавшиеся ей
на глаза.
Она сидела в гостиной, под лампой, с новою книгой Тэна и читала, прислушиваясь к звукам ветра
на дворе и ожидая
каждую минуту приезда экипажа.
«Какой же он неверующий? С его сердцем, с этим страхом огорчить кого-нибудь, даже ребенка! Всё для других, ничего для себя. Сергей Иванович так и думает, что это обязанность Кости — быть его приказчиком. Тоже и сестра. Теперь Долли с детьми
на его опеке. Все эти мужики, которые
каждый день приходят к нему, как будто он обязан им служить».
«Так же буду сердиться
на Ивана кучера, так же буду спорить, буду некстати высказывать свои мысли, так же будет стена между святая святых моей души и другими, даже женой моей, так же буду обвинять ее за свой страх и раскаиваться в этом, так же буду не понимать разумом, зачем я молюсь, и буду молиться, — но жизнь моя теперь, вся моя жизнь, независимо от всего, что может случиться со мной,
каждая минута ее — не только не бессмысленна, как была прежде, но имеет несомненный смысл добра, который я властен вложить в нее!»
Оставшись в отведенной комнате, лежа
на пружинном тюфяке, подкидывавшем неожиданно при
каждом движении его руки и ноги, Левин долго не спал. Ни один разговор со Свияжским, хотя и много умного было сказано им, не интересовал Левина; но доводы помещика требовали обсуждения. Левин невольно вспомнил все его слова и поправлял в своем воображении то, что он отвечал ему.
Когда Левин разменял первую сторублевую бумажку
на покупку ливрей лакею и швейцару, он невольно сообразил, что эти никому ненужные ливреи, но неизбежно необходимые, судя по тому, как удивились княгиня и Кити при намеке, что без ливреи можно обойтись, — что эти ливреи будут стоить двух летних работников, то есть около трехсот рабочих дней от Святой до заговень, и
каждый день тяжкой работы с раннего утра до позднего вечера, — и эта сторублевая бумажка еще шла коло̀м.
Еще в первое время по возвращении из Москвы, когда Левин
каждый раз вздрагивал и краснел, вспоминая позор отказа, он говорил себе: «так же краснел и вздрагивал я, считая всё погибшим, когда получил единицу за физику и остался
на втором курсе; так же считал себя погибшим после того, как испортил порученное мне дело сестры. И что ж? — теперь, когда прошли года, я вспоминаю и удивляюсь, как это могло огорчать меня. То же будет и с этим горем. Пройдет время, и я буду к этому равнодушен».
Слушая разговор брата с профессором, он замечал, что они связывали научные вопросы с задушевными, несколько раз почти подходили к этим вопросам, но
каждый раз, как только они подходили близко к самому главному, как ему казалось, они тотчас же поспешно отдалялись и опять углублялись в область тонких подразделений, оговорок, цитат, намеков, ссылок
на авторитеты, и он с трудом понимал, о чем речь.
Уже совсем стемнело, и
на юге, куда он смотрел, не было туч. Тучи стояли с противной стороны. Оттуда вспыхивала молния, и слышался дальний гром. Левин прислушивался к равномерно падающим с лип в саду каплям и смотрел
на знакомый ему треугольник звезд и
на проходящий в середине его млечный путь с его разветвлением. При
каждой вспышке молнии не только млечный путь, но и яркие звезды исчезали, но, как только потухала молния, опять, как будто брошенные какой-то меткой рукой, появлялись
на тех же местах.
Анна легла
на свою постель и ждала
каждую минуту, что он еще раз заговорит с нею.
— Ну да, а ум высокий Рябинина может. И ни один купец не купит не считая, если ему не отдают даром, как ты. Твой лес я знаю. Я
каждый год там бываю
на охоте, и твой лес стòит пятьсот рублей чистыми деньгами, а он тебе дал двести в рассрочку. Значит, ты ему подарил тысяч тридцать.
И
каждое не только не нарушало этого, но было необходимо для того, чтобы совершалось то главное, постоянно проявляющееся
на земле чудо, состоящее в том, чтобы возможно было
каждому вместе с миллионами разнообразнейших людей, мудрецов и юродивых, детей и стариков — со всеми, с мужиком, с Львовым, с Кити, с нищими и царями, понимать несомненно одно и то же и слагать ту жизнь души, для которой одной стоит жить и которую одну мы ценим.
Войдя в тенистые сени, он снял со стены повешенную
на колышке свою сетку и, надев ее и засунув руки в карманы, вышел
на огороженный пчельник, в котором правильными рядами, привязанные к кольям лычками, стояли среди выкошенного места все знакомые ему,
каждый с своей историей, старые ульи, а по стенкам плетня молодые, посаженные в нынешнем году.